Когда мама Марички ушла, я подошла к телефону. До сих пор перед глазами — красный аппарат с пожелтевшим диском, стоящий на обувной тумбе под большим зеркалом.
Один единственный звонок — и мы с Маричкой могли бы снова стать подругами. Не нужно было перерывать старые блокноты: её номер я помнила безошибочно.
Но я так и не набрала его. Когда мне было по-настоящему тяжело, никто не проявил участия. Все были заняты только собой. Никто не хотел разделить ту пустоту, в которой я тогда тонула.
Кто-то сказал, что я сама виновата и не стоит втягивать других. Возможно, это была Маричка. А может, кто-то другой — теперь уже не имеет значения. Все думали одинаково, даже если молчали об этом.
Я подошла к окну. За решёткой ветер трепал тёмные ветви деревьев. С тех пор как у нас на окнах появились эти прутья, окружающий мир будто потускнел. Казалось, он больше не принадлежит мне.
Мне было искренне жаль Маричку. Я понимала: в школе ей придётся несладко. Оксанка с девчонками поджидали её в лесу явно не ради прогулки — и уж точно не для того, чтобы сохранить это в тайне.
Жалость к себе тоже давила изнутри. Впервые я задумалась: зачем вообще звонить? Чтобы просто выразить сочувствие или попытаться склеить то, что когда-то называлось дружбой?
Я всё больше склонялась ко второму варианту — а потому и отказалась от звонка вовсе. Возвращать разбитое доверие небезопасно: слишком много острых краёв у этих осколков.
В справедливость наказания по всей строгости закона я никогда особенно не верила — и правильно делала. Никакого возмездия Оксанке с её компанией так и не досталось. А история о том, как при их участии пострадала и я — осталась лишь заметкой в моём блоге ВК.