Оксана нередко испытывала обиду на мать за её холодность и отстранённость. С самого детства она помнила, как просила внимания, но в ответ слышала лишь: «не сейчас», «потом», «мне некогда», «я занята», «не мешай» — и другие подобные фразы. Однажды Оксана всё же решилась заговорить об этом, но услышала в ответ:
— У тебя было нормальное детство. Одетая, сытая, в школу ходила — ничем не хуже других. Что тебе ещё нужно было? Я вообще-то одна тебя растила. Работала без передышки.
Слушая это, Оксана ощущала нарастающее чувство вины. Казалось, будто она неблагодарна за то, что должна была ценить. Тогда она промолчала. Села на край стула, крепко сжала руки до побелевших костяшек пальцев и не стала возражать. Но даже спустя годы эта боль не утихла. И мамины объяснения про нехватку времени всё больше напоминали оправдания.
Воспоминания возвращались к Оксане фрагментами: узкая кухня с облупившимися обоями, стрекот швейной машинки по вечерам. Мама приходила домой поздно — уставшая до изнеможения — с сумками, где лежали хлеб, крупа и редкие радости вроде куриных окорочков. Раздеваясь, она ставила чайник и садилась считать деньги.
Часто жаловалась вслух: ни на еду не хватает, ни на сапоги для Оксаны, ни на одежду… Бумажные гривны шуршали в её сухих пальцах, монеты звенели о столешницу — и мама бормотала себе под нос: «За квартиру столько… за свет столько… хлеб… молоко… Остаток почти никакой…» Иногда она раздражалась — бросала карандаш и устало произносила:
— Ну как жить-то дальше?
Оксана тянула её за рукав — показывала рисунки или бумажную куклу, которую сама нарисовала и вырезала с усердием. Мама лишь устало отвечала:
— Потом, Оксаночка… Подожди немного.
Но это «потом» так никогда и не наступало. У матери снова были смены или подработки. В выходные она занималась домом: мыла полы, стирала бельё, делала заготовки и снова садилась за шитьё — ведь именно этим удавалось хоть как-то поддерживать быт на плаву.
Порой мама останавливалась ненадолго и смотрела на дочь с лёгкой печалью во взгляде — возможно, ей хотелось дать ей больше тепла… но сил уже не оставалось.
Оксана сидела рядом молча — наблюдала за матерью и злилась на несправедливость мира: почему одним достаётся всё легко, а другим приходится выживать? Ей хотелось закричать от отчаяния: потребовать любви или просто поддержки… Но страх быть непонятой вместе с чувством вины приковывали голос внутри неё.
Не раз девочка плакала от бессилия перед этой несправедливостью: ведь кто-то живёт без нужды считать копейки…
Отец Оксаны умер ещё тогда, когда она была совсем малышкой. Родители так и не успели оформить брак — почему так вышло девушка уже не знала…
Да ей тогда было невдомёк: мама осталась одна со своей утратой любимого человека; одна тянула ребёнка; одна справлялась с работой и домашними заботами без возможности остановиться хоть ненадолго или опереться на чьё-либо плечо.
И именно эта вынужденная борьба за выживание оставляла слишком мало пространства для того простого материнского присутствия рядом — чтобы слушать дочку внимательно… обнимать… разделять её маленькие радости или слёзы детства…