— А он не ощущает этого?
— Ну… не уверена, — пожалa плечами она. — В конце концов, ты тут хозяйка, а не он. А у мужчины руки опускаются, когда он не чувствует себя хозяином.
На следующий день я отправилась на работу с ощущением, будто в голову вбили гвоздь. Не болело, но стоял постоянный гул. Всё вокруг казалось привычным — метро, суета, коллеги, чай в пластиковом стаканчике. Но внутри продолжал звучать этот гул. Вечером, придя домой, я почувствовала запах котлет. Он стоял у плиты.
— Тамара Ивановна оставила фарш. Решил приготовить котлеты.
— Забавно.
Я положила сумку, разулась и села. Следила взглядом, как он переворачивает котлеты.
— Ты злишься? — спросил он, не оборачиваясь.
— Нет. Просто устала.
— Она из лучших побуждений. Ей хочется, чтобы у нас всё было, как у нормальных людей.
Я усмехнулась.
— А как у нормальных?
— Ну, как положено. Мужчина — хозяин, женщина — хранительница. Без перекосов.
— Угу. Только ты пришёл — и сразу начинаешь расставлять, переставлять, выбрасывать. Где тут хранительница?
Он замолчал. Я поднялась и пошла в ванную. Села на край ванны, закрыла глаза. Он хороший. Не кричит, не пьёт, работает. Но хочет, чтобы я отдала то, что досталось мне с болью, слезами и потерями. Он желает быть хозяином в чужом доме. И всё ради удобства своей матери.
В ту ночь он обнял меня сзади.
— Не подумай, что я давлю. Просто хочу, чтобы ты меня уважала.
Я молчала, потому что в голове крутилась другая мысль: а ты меня уважаешь?
Через три дня он пришёл с работы и, не снимая обувь, произнёс:
— Нам нужно это обсудить.
Я напряглась.
— Что обсудить?
Он подошёл, сел на край кресла и потёр руки.
— Квартира. Я больше так не могу. У меня ощущение, что я гость. Я не чувствую себя главой семьи. А мужчина без этого — пустое место.
Я встала, глядя на него сверху вниз.
— Ты хочешь, чтобы я переписала квартиру на тебя?
Он кивнул.
— Или хотя бы на нас двоих. Иначе я не представляю, как нам дальше жить.
Я смотрела на него, и в голове была тишина. Лишь одна мысль пронзила меня, словно выстрел: он меня предаёт.
Я не сомкнула глаз всю ночь. Лежала на спине, словно в морге, глаза уставились в потолок. Алексей дышал рядом ровно, словно ему вовсе не нужно было выбирать между мной и куском бумаги с печатью. Он уже решил. А я? Я словно застряла в лифте без кнопок и дверей. Только зеркала — и в каждом я чужая.
Утром он вел себя, будто ничего не случилось. Приготовил кофе, поджарил хлеб, включил новости. Сидел с чашкой, подперев щёку, как школьник на перемене. Я смотрела на него и поймала себя на мысли: не люблю. Уже нет. Уважение ушло раньше. А теперь ушло и всё остальное.
— Ну что ты такая, как на похоронах? — спросил он, бросая взгляд поверх газеты.
— А чему радоваться? — сухо ответила я.
Он вздохнул.
— Ольга, я не враг тебе. Просто хочу, чтобы всё было честно. Мы вместе — значит вместе во всём.
Я отодвинула чашку. Не могла пить.
— Ты хочешь бумажку. Чтобы я лишилась последнего, что принадлежит мне. Только чтобы ты не чувствовал себя «гостем».
— Я хочу быть мужем, а не жилецем, — повысил голос он. — А ты цепляешься за эту квартиру, будто я тут стены сапогами исцарапал.
Я встала.
— Может быть, потому, что ты всё время показываешь, что тебе здесь тесно? Мебель не та, ковёр — бабушкин, балкон завален хламом. Это мой дом. Ты зашёл сюда и сразу начал обживать, как будто это вахтёрская будка.
Он вскочил, злобно фыркнув:
— Да ты не дом держишь — ты контроль держишь. Всё под себя. Иначе тебе страшно. Ты боишься, что если мне дать хоть сантиметр, я тут всё перестрою под себя. Так что, ты что — не доверяешь мне?
— Не доверяю, — тихо ответила я. — Потому что ты даже не спрашиваешь. Ты требуешь.