— Марьяна, а ты не подскажешь, где в твоём районе магазины попроще? — спрашивает Леся, словно мы с ней приехали сюда впервые.
Я не ответила.
Она продолжила:
— Ну если здесь жить, надо же ориентироваться. А то я всё в свой район езжу — дорога утомляет, дети изматываются.
Я подняла на неё взгляд.
— А ты что, собираешься тут обосноваться?
— А почему бы и нет? — Леся улыбнулась, но глаза её были холодны, как лёд. — Нам здесь комфортно. И тебе, надеюсь, тоже.
— Мне? — переспросила я.
— Ну да. Ты ведь не против. У нас там что творится — трубы сгнили, канализация смердит, в подъезде пьяницы. А тут — чистота и порядок. Всё-таки родные люди.
Ганна перестала гладить бельё. Застыла на месте. Прислушивалась.
— Леся, у тебя есть собственная квартира, — спокойно сказала я. — И Ганна живёт с тобой. А это жильё принадлежит мне. Я его выплачиваю сама.
Она тяжело выдохнула с преувеличенной драматичностью.
— Марьяна, ты же знаешь: всё непросто сейчас. Я одна с двумя детьми, Богдан алименты кидает как милостыню. Мама уже немолода… Мы же не требуем от тебя переписать всё на нас! Просто… ну это логично ведь: ты одна живёшь… а мы…
— Подожди-ка, — перебила я её. — Вы говорите «не просим», но уже устроились здесь: спите в моей постели, едите мою еду и глажку делаете моим утюгом. Никто ничего у меня не спрашивал! Вы просто въехали сюда как к себе домой!
Ганна всплеснула руками:
— Марьяночка… что ты такое говоришь… Мы же семья…
— Семья? — я резко поднялась со стула. — А где вы были тогда, когда я по чужим углам скиталась? Где была эта «семья», когда я вкалывала на трёх работах подряд? А теперь вдруг решили: раз у меня появилось своё жильё — значит оно общее?
— Не смей кричать на мать! — закричала Леся и вскочила так резко, что опрокинула стул за собой. — Ты всегда думала только о себе! Всегда! Всё под себя гребла! Вот и осталась одна теперь! Как крыса в банке!
Я застыла на месте.
Это было не оскорбление… Это было прозрение.
— Так вот как вы меня видите?.. Крыса в банке?.. — прошептала я едва слышно.
Леся повернулась к Ганне:
— Видишь? Я ведь говорила тебе: ей никто не нужен! Она никого не любит! Ей бы только своё барахло по полкам расставлять!
— А мне что делать? Смотреть молча на то, как вы захватываете мою жизнь?! Мою квартиру?! Мои деньги?! Моё пространство?! — голос мой сорвался окончательно.
— Если ты такая жадина до всего своего – могла бы сразу сказать! — кричала Леся в ответ. — А то улыбаешься нам тут лукаво и детей обнимаешь напоказ – а внутри вся злоба!
— Не трогай детей! Они вообще ни при чём! Это вы взрослые всё решили за всех! Вы сделали из меня запасной аэродром!
Ганна приложила руку к груди театральным жестом актрисы из дешёвой мыльной драмы:
— Всё… давление… Мне плохо… Зачем ты так со мной?.. Разве я чего-то требую?.. Я ведь ради семьи…
— Нет… Ты ради удобства… Вам просто удобно молчаливое согласие…
Наступило гнетущее молчание. Даже дети притихли где-то за дверью комнаты.
А потом Леся схватила тарелку с кашей и с силой швырнула её в мойку: каша брызнула по плитке и стекала вниз тонкими струйками – как моя усталость по венам…
— Не хочешь – не надо! Обойдёмся без тебя! Думаешь о себе слишком много?! Да ты просто обозлённая одинокая баба!.. Всё!! Мы уходим!!
И ушли… На час… В магазин…
А я осталась одна посреди кухни… Пальцы дрожали… В висках стучало сердце…
И только один вопрос звучал внутри:
Смогу ли я выдержать?
Потому что ясно было одно: этот конфликт ещё далеко не завершён… Они ушли ненадолго… Они вернутся…
Им нужно не просто пожить здесь немного…
Им нужно остаться навсегда…
Им нужен контроль надо мной… над моей жизнью…
И теперь мне предстоит решить: продолжать молчать?
Или разрушить всё до основания…
Я стояла посреди кухни одна…
И вдруг будто плёнка сорвалась с глаз – стало ясно видно каждую деталь: Ганна гладит вещи прямо на табуретке… Леся распоряжается спальней как своей собственностью… а я стою прижавшись к стене…
В углу этой жизни…