— У нас нет никаких срочных дел, Василий, — произнесла она, удивившись холодной отстраненности собственного голоса. — И обсуждать нам нечего.
— Не притворяйся, будто мы чужие! — в его интонации снова прозвучала та же требовательная нотка, что так раздражала ее на протяжении последних лет их брака. — Речь идет о квартире. О той, что на Крещатике. Ты же знаешь, я вложил в неё всё до копейки! А теперь этот проклятый застройщик обанкротился, стройку заморозили. Мои деньги… наши деньги зависли в воздухе.
Оксана медленно опустила чашку на блюдце. Легкий звонкий звук показался ей щелчком капкана, захлопнувшегося у нее под ногами.
— Начнем с того, — произнесла она наконец и взглянула прямо ему в глаза; её взгляд был таким же холодным и прозрачным, как стекло окна, в которое она только что смотрела, — это исключительно твои средства. Ты всегда подчеркивал: финансы — твоя территория. Моё мнение по этому поводу для тебя ничего не значило. Помнишь? «Не лезь туда, где мужчины решают».
Он поморщился так, словно почувствовал резкую боль.
— Сейчас не время вспоминать старое, Оксана! Речь идёт о серьёзных вещах! Тебе ведь тоже грозит потеря…
— Потеря кому? Нам? — перебила она его с неожиданной твердостью в голосе. — Какое «нам»? Мы перестали быть «мы» ровно четыре месяца и семнадцать дней назад — в тот день, когда судья поставил печать в наши паспорта. Забыл?
Он смотрел на неё с неподдельным изумлением: казалось, он действительно верил в то, что стоит ему просто появиться на пороге и сказать «наши деньги», как всё вдруг вернётся обратно. Словно не было его измен и уходов к другой женщине. Словно она не проливала слезы ночами от боли и унижения. Словно её долгий путь к душевному покою можно было перечеркнуть одним разговором.
— Но квартира… — начал он снова с попыткой продолжить мысль.
Она жестом остановила его прежде чем он успел договорить.