Когда Игоря выводили к выходу, он сорвал голос: — Ты погибнешь одна!
Тем временем Алена уже обратила внимание на пациентку — девочку с переломом руки.
— Сейчас введём обезболивающее, — её голос слегка задрожал, но остался спокойным.
Вечером Людмила Сергеевна вызвала Алену в кабинет.
— Тебе повезло, — бросила она, подписывая акт об оказании медицинской помощи Игорю после конфликта с охраной. — Но здесь жить нельзя. Завтра освобождай кабинет.
— Куда мне идти? — прошептала Алена, ощущая, как земля уходит из-под ног.
Главврач протянула ей визитку.
— Моя знакомая сдаёт комнату. Недорого. Говори, что от меня.
На визитке было написано: «Психолог. Помощь жертвам насилия».
Новая комната источала запах краски и валерианы. На столе лежала брошюра: «Как начать жизнь с чистого листа». Алена устроилась на жёстком диване, глядя на чемодан с двумя свитерами и аптечкой. За окном шумел дождь.
— Всё только начинается, — произнесла она вслух, и впервые за долгие годы эти слова прозвучали не как приговор.
Через месяц Алена получила письмо от Марины Ивановны: «Вернись, мы всё простим». Она разорвала конверт, не открывая. В тот же день провела первую самостоятельную операцию.
А Игорь, сидя на кухне с холодными пельменями, внезапно осознал, что «дома» больше не существует. Даже чайник свистел иначе — словно пациент на операционном столе.
Спустя два года осенний дождь барабанил по окнам частной клиники, где Алена, теперь ведущий хирург, аккуратно надевала стерильные перчатки. Руки, когда-то дрожавшие от страха, теперь с ювелирной точностью рассекали ткани. На столе в рамке стоял диплом «Лучшему врачу года», а под стеклом случайно оказалась старая фотография: она и Игорь на свадьбе, где торт в форме сердца медленно таял, как и их брак.
Марина Ивановна лежала в муниципальной больнице, в палате с облупившейся краской. Инсульт скрутил её тело в узел, оставив подвижным лишь левый глаз, который яростно вращался, следя за сиделкой. Та, ворча, меняла подгузник:
— Ну что, королева, где твои подружки? Звонила им — сказали, «на даче». Ага, два года на даче сидят.
Из радиоприёмника на тумбочке доносился хриплый голос: «…И я ждал тебя, как дождь в пустыне…»
После ухода Алены он запил, бросил работу, а затем внезапно объявил себя «непризнанным бардом». Теперь выступал в подворотнях и дешёвых караоке-барах, где пьяницы подпевали его песням о «предательстве».
— Ма-а… — выдохнула Марина Ивановна, пытаясь сдвинуть руку. Слюна стекла по подбородку.
— Мамы вашей больше нет, — сиделка грубо вытерла ей лицо. — Документы подписывать некому.
Вечером Алена шла по парку Киев, вдыхая аромат мокрых листьев. У памятника Ленину она заметила Игоря: в рваной куртке, с гитарой, он пел для группы подростков, которые тыкали в него телефонами.
— Эй, доктор! — окликнул её Максим, теперь медбрат из её клиники. — Смотри, твой бывший совсем опустился.
Алена молча достала из сумки купюру, подошла к Игорю и вложила деньги в футляр. Он поднял взгляд, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то человеческое — стыд, ярость, боль. Но она уже шла дальше, к своему автомобилю, где на заднем сиденье лежала брошюра с заголовком: «Курсы для врачей: помощь жертвам домашнего насилия».
На следующий день Наташа и Людмила, выходя из магазина, заметили Алену у кафе. Они резко свернули в переулок, шепча:
— Это она… Говорят, теперь богатая!
— А Марину нашу в госпитале как свинью кормят. Карма, да?
Алена смотрела им вслед, вспоминая, как когда-то их слова жгли, словно кипяток. Теперь они казались ей шумом ливневой канализации — громким, но бессильным.
Эпилог.