Я с упоением слушала рассказы о доблестных приключениях, где Мирон творил невероятные подвиги. То он спасал Еву, буквально вырывая её из лап смерти, описывая её смертельную хворь с таким вдохновением и артистизмом, что казалось — всё происходило на самом деле. А Ева, подтверждая слова Мирона о чудесном исцелении, радостно лаяла и виляла хвостом так убедительно, что ни малейших сомнений не оставалось — всё именно так и было. То вдруг совершенно внезапно Мирон становился обладателем несметных сокровищ, будто бы ниспосланных ему с небес. И снова я верила безоговорочно: сердце замирало в самый напряжённый момент повествования, мы вместе с Мироном поднимали головы вверх — и с нами Зоя и Ева синхронно задирали морды в ожидании золотого дождя, который вот-вот должен был пролиться прямо на нас.
Повторюсь: Мирон был настолько трогателен и обаятелен в своих выдумках, что оставалось только довериться каждому его слову. Но однажды я стала свидетельницей чистой импровизации — это случилось во время очередного рассказа неисправимого мечтателя о том, как он распоряжается найденным кладом. Причём каждый раз сюжет менялся до неузнаваемости. В какой-то момент я не смогла удержать выражение лица: брови сами собой поползли вверх от удивления или сомнения. Мирон тут же уловил перемену: «У вас сейчас такое выражение», — заметил он с укором, — «словно вы мне не верите». И ещё раз твёрдо добавил: «Вы мне не верите — вижу это по глазам!»
«Мирон, да как ты мог такое подумать!» – поспешила я оправдаться и сгладить неловкость. В ту секунду мне действительно стало ужасно стыдно за свою недоверчивую реакцию.