— Это не просто ссора, Лариса. Это постоянное давление. Каждый день — по мелочи, но невыносимо. «Ты не так режешь лук», «Смеешься слишком громко», «Твоя работа — ерунда».
Я взяла телефон и открыла фотографии. На экране — снимки студии, в которой мне теперь предстояло жить. Светлая, аккуратная — гораздо приятнее, чем квартира свекрови с её мрачными серванами из прошлого века и тяжёлой югославской мебелью. Расположена далековато, в Борисполе, но это всё равно лучше, чем оставаться там.
— Я сняла её вчера вечером. Хозяйка — молодая женщина — обрадовалась, что у меня киевская прописка, нет детей, животных и финансовых трудностей. Даже немного снизила цену.
Лариса смотрела на фотографии так, будто перед ней были улики из криминального дела.
— Но Назар… Он же будет искать тебя, звонить…
— Уже пытался. Семнадцать звонков. И куча сообщений. Сначала — возмущение: как я могла так поступить с его матерью. Потом — упрёки: он же старался ради нас. Затем — попытки договориться: «давай поговорим, всё уладим». А последнее сообщение знаешь какое? «Александра, прекрати истерику и возвращайся домой, мама расстроена, у неё давление».
— И ты что ответила?
— Ничего. Удалила всё и заблокировала его номер. И сразу стало легче.
Лариса допила свой раф и долго смотрела на пустую чашку.
— Роман будет сердиться, — наконец произнесла она.
— Пусть злится. Я больше не собираюсь оправдываться за то, кто я есть. Не буду извиняться за свою профессию, за то, как готовлю, за свой смех. За книги, которые читаю, и фильмы, которые мне нравятся.
— Александра…
— Всё, Лариса. Я приняла решение. Больше никто не будет указывать мне, как жить.
Я поднялась, достала кошелёк.
— Давай я заплачу, — попыталась остановить меня Лариса.
— Нет, мам, я справлюсь.
На улице уже лежал тонкий слой снега, придавая грязной киевской осени вид наброска к грядущей зиме. Я ехала в свою студию, чувствуя: начинается новая глава моей жизни. И теперь я сама буду решать, как она будет развиваться.