Тяжелый, слегка приторный дым махорки переплетался с ароматом перекипевшей картошки и запахом старого полушубка, пропитанного потом.
Иван, прежде известный в селе как Сергей-забияка, сидел на завалинке, пристально глядя в багровую щель заходящего солнца.
Он не мог точно вспомнить тот момент, ту роковую черту, когда его Тамара, его единственная Тамара, некогда сиявшая для него как солнце, начала терять рассудок.
В его памяти всплывали обрывки, словно туманные клубы над рекой: то ее звонкий, дерзкий смех, то лицо, искаженное яростью.
Ведь когда-то, в молодости, он был готов на все ради нее.
Он любил безумно.
Каждую деталь он помнил: как она входила в сельский клуб, высокая и стройная, словно стрела.
Все мужчины замирали, провожая ее взглядом, полным немого восхищения и смущения.
Тамара выделялась не только фигурой — в ней была какая-то иная, непривычная для украинской деревни, почти цыганская красота.
Смуглая кожа, глубокие темные глаза, похожие на бездонные проруби, в которых терялись души, и губы, всегда украшенные надменной усмешкой.
Она вела себя соответственно — гордо и заносчиво, как подобает королеве, хорошо знающей себе цену.
Иван бился за нее не на шутку, дрался насмерть на танцах с приезжим шофером, осмелившимся слишком настойчиво пригласить Тамару.
Он добивался ее руки, выпив с ее отцом, Царство ему небесное, не одну, а три бутылки отборной «столичной», после чего три дня отходил, но получил благословение.
И она согласилась.
Вышла замуж за Ивана, что удивило всю округу.
Первые годы напоминали старую, добрую сказку.
Он носил ее на руках, она смеялась над его шутками, а по ночам их дом наполнялся таким жаром страсти, что морозы за окнами казались мелочью.
В начале семидесятых Тамара наконец забеременела.
Иван был безмерно счастлив.
Сам стелил ей постель, зимой бегал за солеными огурцами, сбивая с ног людей на базаре.
Ходили слухи, что отчаявшаяся Тамара все же обратилась к старой бабке Варварухе, жившей на отшибе у болота.
Говорили, что та давала пить горькие, дурно пахнущие травы и шептала древние заклинания в новолуние над ее животом, уповая на появление наследника.
Но Иван отмахивался от этих слухов.
Многое ведь говорят люди из зависти и злости!
Он верил в лучшее. …Мальчик, крохотный и сморщенный, прожил всего несколько дней и умер, так и не сделав глубокого вдоха.
Врачи разводили руками — ребенок был нежизнеспособен.
Возможно, именно в ту безмолвную, страшную ночь, когда его крик оборвался навсегда, Тамара и потеряла рассудок?
Сам Иван, пораженный горем, старался утешить ее, гладил по волосам, молча держал ее руку, ощущая, как та становится ледяной.
Она не плакала.
Смотрела в одну точку, и в ее взгляде появилось нечто новое — жесткое и острое, словно стекло.
Вскоре она снова забеременела и родила девочку.
Назвали ее Ольгой.
Казалось, рана постепенно заживала.
Но нет.
Время шло, и у Тамары возникла та самая непонятная Ивану подавленность.
То солнце казалось слишком ярким, то дождь — слишком моросящим.
Собственное отражение в зеркале, которое раньше радовало ее, теперь вызывало приступы ярости.
Она разбила сначала одно зеркало, потом второе.
Красота, как оказалось, не вечна, и она с ужасом замечала первые морщинки у глаз, первые следы грусти у губ.
Самым ужасным было то, что Тамара стала винить во всем маленькую Ольгу.
Она шептала, будто та еще в утробе вытянула из нее всю красоту и жизненную силу, оставив лишь пустую скорлупу.
Но страшнее всего был безосновательный, животный, слепой страх и ревность.
Она начала ревновать мужа ко всему: к ветру, трепавшему его волосы, к корове, которую он доил, к тени на заборе.
А уж о соседках и говорить нечего.
Тамара могла в самый разгар дня ворваться к нему на ферму, на глазах у всего коллектива.
Обнюхивала его одежду, словно ищейка, выворачивала карманы в поисках воображаемых улик, устраивала дикие скандалы, выставляя на посмешище и себя, и невинного Ивана.
Сначала все село смеялась над ними, потом стали посмеиваться украдкой, а затем и вовсе начали смотреть с жалостью и опаской.
Иван не выдержал.
Он не смог вынести постоянного напряжения, ядовитых пересудов за спиной, безумия в глазах некогда любимой женщины.
Он стал пить, ища в огненной воде утешение.
А там, где есть алкоголь, часто появляются и другие грехи — ложь, измены и горькое забвение.
Ольге было три года, когда произошло событие, которое село будет помнить долгие годы.
Тамара, с лицом, искаженным нечеловеческой злобой, резко схватила дочь за тонкую руку и потащила по пыльной деревенской улице.
Она направлялась к дому той самой Нины, ткачихи, о которой давно ходили сплетни.
Проходя мимо домов, Тамара громко выкрикивала проклятия, ее голос, срываясь на визг, разносился по округе: — Иду убивать змеюку подколодную!
Сначала повырываю ей все волосы клоками, чтобы лысой пошла к своему черту!
А мужа своего, пса блудливого, обязательно отравлю!
Так, чтобы сдох не сразу, а сперва все свое гнилое нутро наружу выдал!