Слова Александры прозвучали в кухне, как ледяные осколки, упавшие на стол. Максим, до этого пытавшийся сохранить остатки дерзкой уверенности, вспыхнул. Он резко вскочил, и стул с грохотом отлетел назад, ударившись о стену. Тарелка с недоеденным супом опасно закачалась.
— Да ты… ты вообще понимаешь, что говоришь?! — выкрикнул он, указывая на неё пальцем. Лицо его налилось яростью. — Какой ещё долг? Ты что, совсем поехала со своими подсчётами? Это же семья! Мы — семья! А ты сидишь тут с калькулятором в руках, как будто проверяешь бухгалтерию! Не сестра ты мне — а счётчик!
Татьяна, увидев вспышку сына, мгновенно нашла в ней точку опоры. Её растерянность сменилась слепой материнской яростью.
— Максим прав! — подхватила она и подошла к столу, встав рядом с сыном так решительно, словно они были единым фронтом. — С какой стати ты имеешь право так говорить? Ты выросла в этом доме, тебя здесь кормили и оберегали — а теперь ты предъявляешь нам счёт? Кто ты после этого? Посторонняя! Пришла сюда со своим кольцом напоказ и рушишь семью!
Они наступали на неё морально, стараясь загнать обратно в ту роль виноватой девочки. Им нужно было одно: чтобы она отказалась от своих расчётов и признала свою ошибку. Чтобы извинилась и без лишних слов дала денег. Но Александра не дрогнула. Она смотрела на их перекошенные от злости лица спокойно и холодно — без страха или раскаяния.
Она дождалась конца их тирады; когда обвинения иссякли и повисли в воздухе вместе с запахом остывшего супа. Затем неспешно заблокировала телефон и положила его экраном вниз.
— Понятно, — сказала она негромко, но её голос прорезал напряжённую тишину точно скальпель сквозь ткань. — Я вас услышала. Требовать возврата долга не буду. Это нецелесообразно. Ты прав, Максим: я не коллектор. Я инвестор. И как любой рациональный инвестор при виде убыточного и токсичного актива принимаю решение исключить его из портфеля.
Татьяна с Максимом замолчали: смысл её слов доходил до них медленно.
— Вы хотели помощи для брата? Я помогу по-своему. С этой минуты я провожу реструктуризацию своих семейных обязательств: полностью прекращаю участие в вашей жизни — финансовое, физическое и эмоциональное. Больше не приеду на выходные; не буду покупать лекарства маме; не стану дарить подарки на праздники; тем более не собираюсь участвовать в покупке квартиры.
Она поднялась со стула спокойно и неторопливо. Её хладнокровие было пугающим.
— Можете считать это авансом помощи. Все средства и усилия, которые я могла бы вложить в вас в будущем — моё время в старости мамы; мои подарки тебе, Максим; мои нервы — всё это я списываю как покрытие ваших сегодняшних расходов. Хотите продолжать вкладываться в него? Пожалуйста. Представьте себе: вы просто используете мои будущие взносы заранее. Так что наслаждайтесь этими инвестициями сейчас. Но когда они иссякнут — ко мне больше не обращайтесь. Счёт закрыт.
Она взяла сумочку со спинки стула. Татьяна смотрела на неё широко раскрытыми глазами: страх осознания плескался в них волнами ужаса. Она поняла: это не угроза… Это был окончательный приговор.
— Что касается свадьбы… — добавила Александра уже у дверей кухни: — Это частное событие для самых близких людей. А вы теперь мне чужие.
Она развернулась и ушла без хлопка двери или взгляда назад — исчезла из их жизни так же методично и точно, как заносила цифры в таблицу расходов.
Татьяна с Максимом остались одни посреди кухни среди обломков привычной реальности: он стоял багровый от злости и растерянности; она медленно опустилась на стул перед чёрным экраном телефона дочери… Впервые за всю жизнь её попытка манипулировать обернулась против неё самой с разрушительной силой окончательного решения…