Павел зачерпнул ложкой суп и поднес ко рту. Соль. Опять соль! Он сглотнул, стараясь не морщиться, но предательская гримаса все равно исказила лицо.
— Таня, солнце моё… — начал он осторожно, глядя на жену через стол. — А может, сегодня закажем пиццу?
Татьяна, сидевшая напротив, даже не подняла глаз от тарелки. Её тонкие пальцы нервно теребили салфетку, превращая белую бумагу в бесформенный комок.
— Значит, опять пересолила? — спросила она тихо, почти шёпотом.
— Да нет, что ты! — Павел попытался улыбнуться. — Просто… просто захотелось вдруг итальянской кухни. Давно не баловались.
Он старался говорить легко и непринужденно,, но каждое слово падало в в тишину кухни, как камень в глубокий колодец. Что-то изменилось в их маленькой квартире за последние месяцы. Что-то неуловимое, но важное — будто воздух стал густым и тяжелым, а стены придвинулись ближе.
Татьяна наконец подняла глаза — серые, как мартовское небо. Когда-то он тонул в этих глазах, видел в них целую вселенную. Теперь они казались пустыми, словно выцветшими.
— Паш, нам надо поговорить.
Эти четыре слова. Он столько раз слышал их в дурацких сериалах, которые Татьяна смотрела вечерами. Всегда посмеивался над ними — кто в реальной жизни так говорит? А вот поди ж ты…
— Конечно, — он отложил ложку. — Что-то случилось?
Татьяна встала из-за стола — резко, будто её подбросило пружиной. Прошлась по кухне, остановилась у окна. За стеклом моросил мелкий осенний дождь, размывая очертания серых многоэтажек.
— Я… — она запнулась, сжала пальцы в кулаки. — Я больше так не могу, Паша.
Павел почувствовал, как что-то холодное скользнуло по позвоночнику. В горле пересохло.
— Как — так?
— ВОТ ТАК! — она резко развернулась, и он увидел слезы в её глазах. — Эта квартира, эта работа, эти вечера перед телевизором… Я задыхаюсь здесь! Понимаешь? За-ды-ха-юсь!
Павел медленно поднялся. В голове шумело, будто он выпил залпом бутылку водки.
— Таня, если дело в квартире — мы можем взять ипотеку. Я возьму дополнительные смены на заводе…
— Господи, Паша! — она рассмеялась, но смех был похож на рыдание. — Ты правда думаешь, что дело в квартире? В деньгах? Я люблю другого человека. Понимаешь? ДРУГОГО!
Мир накренился и поплыл. Павел схватился за спинку стула, чтобы не упасть. В ушах звенело, а перед глазами плясали черные точки.
— Что… что ты несешь? — голос сорвался на хрип. — Какого другого? Откуда?
— Его зовут Андрей. Он… он совсем не такой, как ты, — Татьяна говорила быстро, словно боялась не успеть. — Он знает, чего хочет от жизни. У него есть цели, мечты… Он не просто существует, а ЖИВЁТ!
Каждое слово било, как пощечина. Павел чувствовал, как внутри поднимается что-то темное, густое, похожее на смесь боли и ярости.
— А я, значит, просто существую? — процедил он сквозь зубы. — Я, который шесть лет горбатился на двух работах, чтобы ты могла позволить себе эти твои курсы, шмотки, салоны… Я, который…
— Вот! — она почти выкрикнула. — Вот оно! Ты опять про деньги, про работу! А где ты сам, Паша? Где твои желания, стремления? Ты… ты как робот! Дом-работа-дом. И так по кругу, бесконечно. А я хочу жить, понимаешь? ЖИТЬ!
Павел смотрел на неё и не узнавал. Где та девчонка с косичками, которая краснела от его взгляда? Где та Танюша, которая варила ему по утрам кофе и целовала в щеку перед уходом на работу? Перед ним стояла чужая женщина с искаженным от злости лицом.
— И давно… — он с трудом протолкнул слова сквозь пересохшее горло, — давно ты с ним?
Татьяна отвернулась к окну.
— Три месяца.
Три месяца. Девяносто дней. Две тысячи сто шестьдесят часов. Все это время она приходила домой, готовила ему ужин, спала с ним в одной постели… и любила другого.
Комната вдруг стала маленькой, как спичечный коробок. Стены давили, потолок опускался. Павел рванул воротник рубашки — воздуха не хватало.
— Убирайся, — прошептал он.
— Что?
— УБИРАЙСЯ! — заорал он, сметая со стола тарелки. Грохот разбившейся посуды. Красные пятна борща на белой стене. — ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА!
Татьяна вздрогнула, но не сдвинулась с места.
— Я уже начала собирать вещи, — сказала она тихо. — Андрей ждет меня внизу в машине.
Павел рассмеялся — громко, истерично. Конечно! Конечно, она все продумала. Его правильная, организованная Танюша.
— Знаешь что? — он подошел к шкафу, рванул дверцы. — Я помогу тебе собраться!
Он начал выбрасывать её одежду — охапками, не глядя. Платья, блузки, юбки летели на пол, как подстреленные птицы. Вот это синее платье он подарил ей на прошлый день рождения. А эту блузку она надела на их первое свидание…
— Прекрати! — Татьяна бросилась к нему, пытаясь остановить. — Паша, не надо!
— Не надо? НЕ НАДО?! — он резко развернулся, и она отшатнулась, увидев его глаза. — А когда ты кувыркалась с этим своим Андреем — было надо?!
Он никогда не говорил с ней так грубо. Никогда не позволял себе подобных слов. Но сейчас ему хотелось сделать ей больно — так же больно, как было ему.
— Я ухожу, — тихо сказала она, опустив голову. — Прости.
И вышла. Просто взяла сумочку и вышла, оставив его одного среди разбросанных вещей и осколков разбитой жизни.
Павел рухнул на колени посреди этого хаоса. В голове билась одна мысль: «Не может быть. Не может быть. Не может быть…» Как заевшая пластинка, как сломанный механизм.
Он познакомился с Татьяной шесть лет назад. Она работала в книжном магазине недалеко от завода, где работал простым рабочим. Каждый день после смены он заходил туда — якобы посмотреть новинки. А сам украдкой наблюдал за хрупкой девушкой с русой косой, которая так трепетно расставляла книги на полках.
— Сынок, — говорила мать, когда он наконец решился познакомить их, — не твоего она полета птица. Видишь, какая образованная, утонченная. А ты кто? Работяга.
Но он не слушал. Влюбленный дурак, готовый свернуть горы ради своей принцессы. Он засыпал её цветами, водил в кино и кафе, тратил всю зарплату на подарки. А она смеялась — звонко, заразительно, запрокидывая голову назад. И от этого смеха у него кружилась голова.
Когда они поженились, мать только вздохнула: «Смотри, Пашка, как бы не пожалеть». А он был уверен, что никогда не пожалеет. Никогда.
Первые годы были похожи на сказку. Они въехали в маленькую съемную квартиру, обставили её по крупицам. Татьяна училась готовить (да, часто пересаливала, но разве это важно?), а он брал дополнительные смены, чтобы порадовать её новым платьем или туфлями.
Когда она заговорила о курсах дизайна, он не колебался ни минуты. Устроился грузчиком по выходным, затянул пояс потуже. Зато как горели её глаза, когда она показывала ему свои первые работы!
А потом… Потом что-то начало меняться. Незаметно, исподволь. Она все чаще задерживалась на своих курсах, все реже смеялась его шуткам. А он… он просто не замечал. Или не хотел замечать?
Звонок телефона вырвал его из воспоминаний. На экране высветилось «Мама».
— Да, — хрипло ответил он.
— Пашенька? — встревоженный голос матери. — Ты чего не звонишь? Я уж волноваться начала.
Он посмотрел на часы — десять вечера. Обычно он звонил маме сразу после ужина.
— Мам… — голос предательски дрогнул. — Ты была права. Про Таню… права была.
В трубке повисла тяжелая пауза.
— Сейчас приеду, — коротко сказала мать и отключилась.
Павел сидел в темноте, глядя в одну точку. За окном шумел дождь, по стеклу текли струйки воды, размывая огни фонарей. Где-то там, в этом мокром осеннем городе, его жена… нет, уже не жена… сейчас едет к другому мужчине. К человеку, который «знает, чего хочет от жизни».
А чего хотел он сам? Шесть лет назад он точно знал ответ: сделать счастливой свою Танюшу. А сейчас?
Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. На пороге стояла мать — маленькая, седая, с пакетом в руках.
— Господи, Пашенька! — она всплеснула руками, увидев разгром в квартире. — Что же она с тобой сделала…
Он хотел ответить что-то твердое, мужское. Но вместо этого из горла вырвался какой-то странный звук — не то всхлип, не то стон. И мать бросилась к нему, обняла, как в детстве, когда он падал с велосипеда и разбивал коленки.
— Поплачь, сынок, — шептала она, гладя его по голове. — Поплачь. Легче станет.
И он заплакал — первый раз за много лет. Плакал, уткнувшись в материнское плечо, как маленький мальчик. Плакал о разбитых мечтах, о потерянной любви, о шести годах жизни, которые вдруг оказались миражом.
А мать молча гладила его по спине и шептала что-то ласковое, утешительное. И постепенно боль начала утихать, превращаясь в глухую, ноющую тоску.
— Давай-ка уберем этот бардак, — наконец сказала она, отстраняясь. — А потом я тебе борща нормального сварю. Без соли.
Он почти улыбнулся — через силу, сквозь слезы. Мать всегда знала, что сказать и что сделать. Может, потому что сама прошла через это двадцать лет назад, когда отец ушел к молодой секретарше?
Они убирали молча. Складывали разбросанные вещи, подметали осколки, вытирали пятна борща со стены. Каждое прикосновение к Таниным вещам отзывалось болью, но Павел упрямо продолжал работать. Физический труд всегда помогал ему справляться с эмоциями.
Следующие недели слились для Павла в один бесконечный серый день. Работа-дом-работа. Только теперь дома его никто не ждал. Никто не встречал с улыбкой, не спрашивал «Как дела?», не пересаливал суп…
Друзья пытались вытащить его «проветриться». Особенно старался Серега с четвертого участка.
— Паха, там в «Березке» новая официантка — огонь! — подмигивал он. — Айда, познакомлю!
Но Павел только отмахивался. Какие девушки? Какие знакомства? Внутри была пустота — черная, бездонная, заполненная острыми осколками воспоминаний.
По ночам он лежал без сна, глядя в потолок. Перебирал в памяти каждый день их совместной жизни, пытаясь понять: где? Когда? В какой момент всё пошло не так? Может, когда он отказался от повышения, потому что новая должность требовала переезда в другой город, а Таня не хотела бросать свои курсы? Или когда пропустил её выпускной показ из-за срочной работы?
Телефон молчал. Ни звонков, ни сообщений. Только мать звонила каждый вечер, словно боялась, что он наделает глупостей.
— Сынок, может, к нам переедешь? — спрашивала она. — Чего один-то маешься?
Но он отказывался. Что-то удерживало его в этой квартире, пропитанной воспоминаниями. Может, надежда? Глупая, незваная надежда на то, что однажды в дверь позвонят, и на пороге будет стоять она…
Прошел месяц. Потом второй. Боль притупилась, но не ушла — затаилась где-то глубоко, как спящий зверь. Павел погрузился в работу с остервенением человека, пытающегося заглушить мысли физической усталостью.
— Слышь, Палыч, — подошел как-то мастер. — Ты бы это… притормозил малость. Не роботы чай.
— А что такое? — огрызнулся Павел. — План перевыполняю, премии не прошу.
— Да не в этом дело, — мастер помялся. — Ребята волнуются. Не по-людски это — так пахать.
Вечером, стоя под душем, Павел вдруг поймал себя на мысли: а ведь Татьяна была права. Он действительно стал похож на робота. Только работа, только функции, только обязанности. А где он сам? Где тот Пашка, который когда-то мечтал стать инженером?
Эта мысль не давала ему покоя. На следующий день он зашел в отдел кадров.
— Курсы повышения квалификации? — удивилась кадровичка. — Так у нас как раз набор идет. Только это ж по вечерам, после смены…
— Записывайте, — твердо сказал Павел.
Учеба давалась нелегко. Он уже отвык от формул и чертежей. Но что-то внутри него проснулось — какой-то давно забытый азарт, жажда знаний.
Через три месяца его перевели на должность помощника технолога. Еще через два — он сдал экзамены и получил сертификат.
— А ты молодец, Палыч! — хлопнул его по плечу мастер. — Глядишь, скоро и до главного инженера дорастешь.
Павел только усмехнулся. Но внутри что-то теплое разлилось — гордость? Самоуважение?
А потом случилось то, чего он боялся и ждал одновременно. Татьяна позвонила.
— Паш, можно увидеться? — голос в трубке был тихим, неуверенным. — Поговорить надо.
Он согласился. Назначил встречу в кафе — не дома, нет, только не дома. Всю ночь не спал, ворочался. А утром долго стоял перед зеркалом, разглядывая себя: похудел, да, но подтянулся. И в глазах что-то появилось — стержень, что ли?
Она пришла на пятнадцать минут раньше. Сидела за столиком — все такая же красивая, но какая-то потухшая. Увидела его, вздрогнула.
— Паша… — начала она, но он перебил:
— Кофе будешь?
— Да, спасибо.
Он заказал два капучино. Сел напротив, глядя куда-то мимо неё.
— Я… я ошиблась, Паш, — она говорила тихо, комкая салфетку. — Андрей… он оказался не тем, за кого я его принимала. Все эти его мечты, цели — пустые слова. А я… я только сейчас поняла, какой ты…
— Хватит.
Она подняла глаза – удивленные, непонимающие.
— Что?
— Хватит, Таня, — он впервые за весь разговор посмотрел ей в глаза. — Знаешь, есть такая поговорка: Разбитую чашку не склеишь заново, а если и склеишь, то звенеть она больше не будет.
— Паша, но я…
— Дай договорить, — он поднял руку. — Ты была права тогда. Я действительно существовал, а не жил. Но знаешь что? Иногда нужно потерять все, чтобы начать жить по-настоящему.
Он достал бумажник, положил деньги за кофе.
— Прощай, Таня. Надеюсь, ты найдешь свое счастье.
И вышел — не оглядываясь, расправив плечи. А в груди было легко-легко, словно спал тяжелый груз.
Благодарю за внимание! Уважаемые читатели, как вы считаете Павел должен был дать своей жене второй шанс?
Интересный рассказ: