Посреди комнаты стоял Василий. Перед ним — раскрытый чемодан, а вокруг — разбросанные вещи. Он поднял глаза и посмотрел на меня так, будто видел впервые.
— Что с тобой? — голос предательски дрожал и хрипел.
— Я не готов. Не рассчитывал на троих, — его взгляд проходил сквозь меня. — Ты справишься сама. Прости.
Иосиф медленно опустил люльки на лавку у печи. Я заметила, как вздулись жилы у него на шее, как налилось гневом лицо.
— Ты в своём уме, Василий? Оставляешь жену с тремя детьми? — голос деда гремел по всей избе.
— Не вмешивайся, старик! — огрызнулся Василий и снова занялся своим чемоданом.
— Совсем стыда не осталось! — Иосиф схватил его за плечо, но тот вырвался и молча застегнул замки.
— Василий… — я шагнула к нему. — Хоть взгляни на них…
Он бросил короткий взгляд в сторону люлек и направился к выходу. Переступил порог, пересёк двор, вышел за калитку и растворился в снежной пелене. Будто никогда не был частью моей жизни.
Я медленно опустилась на пол и ощутила внутри себя пустоту. Дышала машинально, но внутри всё угасло.
Первый год стал настоящим испытанием — такого не пожелаешь даже врагу.
Вставала с первыми лучами солнца и засыпала далеко за полночь. Пелёнки сменялись распашонками, бутылочки чередовались с сосками. День за днём повторялись одни и те же действия: кормила одного — начинал плакать второй.
Как только перепеленаешь всех троих — всё начиналось заново. Руки покрывались трещинами от постоянной стирки, пальцы болели от выкручивания мокрых пелёнок до мозолей.
Выживали словно чудом: каждое утро кто-то оставлял у двери то банку молока, то мешочек крупы или охапку дров. Сельчане помогали молча, без лишних разговоров.
Чаще всех приходила Татьяна. Помогала купать малышей, показала мне, как готовить смесь для кормления, когда моего молока стало недостаточно.
— Не горюй, Елизавета, — говорила она уверенно, ловко пеленая Богдана. — В деревне своих не бросают. А твой Василий… ну что ж… глупец он просто. А ты детям нужна сильной!
Иосиф наведывался каждый вечер: проверял тепло ли в доме и цела ли крыша над головой.
Однажды он пришёл не один: привёл мужчин из деревни — они починили сарайчик во дворе, заменили гнилые доски в полу и законопатили щели в окнах от зимнего ветра.
Когда подступили первые морозы, Люба принесла носочки из шерсти для малышей: маленькие пары каждого размера по три штуки каждой величины. Несмотря на нехватку еды и трудности быта дети росли быстро и крепли день ото дня.
С приходом весны малыши начали улыбаться миру вокруг себя. Надя оказалась спокойной девочкой с удивительно взрослым взглядом даже в младенчестве; Кристина была капризной непоседой с громким голосом; а Богдан проявлял живой интерес ко всему происходящему вокруг ещё до того как научился переворачиваться самостоятельно.
Тем летом я училась жить заново: привязывала люльку к спине одну из дочерей, остальных двоих усаживала в самодельную тележку и шла работать на огород между кормлениями да стирками; между короткими минутами сна старалась успеть всё возможное.
Василий больше не появлялся рядом со мной или детьми. Лишь иногда доходили слухи от соседей: кто-то видел его в соседнем селе – опухшего от пьянства мужчину с мутным взглядом и щетиной на лице…
Я уже не злилась на него – злость ушла вместе с последними силами; осталась только любовь к детям да ежедневная борьба ради их будущего счастья.
К пятой зиме жизнь постепенно вошла в привычное русло: дети подросли и становились всё более самостоятельными…