Она стояла у двери, словно сама судьба замерла вместе с ней. Пальцы, крепко сжимающие холодную металлическую ручку, казались онемевшими, сердце будто перестало биться, а время остановилось в этом мгновении между прошлым и будущим. Ключи от автомобиля остались на кухонном столе, и это был всего лишь миг — крошечный промежуток, чтобы вернуться, забрать их, выйти и начать привычный день. Обычный? Нет. Ничто в её жизни уже не будет прежним.
За окном небо было свинцовым, мрачным, словно само оно оплакивало то, что должно было произойти. Дождь барабанил по стеклам, капли стекали по подоконнику, словно слёзы, словно предупреждение: не входи. Но она не слышала. Или не желала слышать. Медленно, на цыпочках, стараясь не нарушить тишину дома, она открыла дверь — тихо, почти бесшумно, словно боялась разбудить не только спящих, но и саму реальность. Она проскользнула внутрь, словно тень, и в тот же миг — словно гром среди ясного неба — раздался голос.
Голос Тамары Сергеевны.
Голос, который она всегда воспринимала как тёплый, как уютный плед в холодный вечер, как голос женщины, что заменила ей мать. Голос, полный заботы, ласки, мудрости. Но сейчас он звучал иначе. Не тёплый. Не утешающий. Он был сдержанным, дрожащим, пронизанным такой глубокой, невыносимой болью, что по коже пробежали мурашки.
— …не могу больше смотреть на неё, — говорила Тамара Сергеевна в телефон, и каждый слог, каждое слово будто впивалось в тишину, словно нож. — Каждый раз, когда она улыбается… я вижу его глаза. Его улыбку. Точно такую же. Она даже не знает. Не подозревает. А я… я живу с этим. Каждый день. Каждую ночь. С этой ложью. С этой пыткой.
Ольга застыла, словно её тело превратилось в камень, но внутри всё рушилось. Сердце сжалось, словно кто-то сдавливал его руками и медленно, неумолимо, давил. Его? Какого его? О ком она говорит?
— Да, — продолжала Тамара Сергеевна, голос её дрожал, словно струна на ветру. — Она до сих пор думает, что он уехал в командировку. Что просто… исчез. Что бросил её. Но я не могла сказать правду. Не могла. Я смотрела на неё — такую молодую, такую светлую, такую полную надежды — и не могла разрушить её. Не могла сказать, что он… он умер. В ту самую ночь. В аварию. На той дороге, где она теперь каждый день ездит на работу. Там, где он врезался в отбойник, где машина превратилась в груду металла, где он… не выжил.
Голос женщины сорвался. Она всхлипнула, и этот звук был как удар в сердце.
— Я сказала, что он ушёл. Что не выдержал, что не смог быть мужем, отцом… что бросил семью. Потому что… потому что не могла сказать, что он мёртв. Не могла видеть, как её глаза потухнут. Как её душа разобьётся. Я хотела защитить её. Хотела, чтобы она продолжала верить. Но теперь… теперь она живёт в пустоте. В надежде. В вопросах, на которые нет ответов. А я… я живу с виной. С виной, что я обманула её. Что я позволила ей страдать от лжи, а не от правды.
Слова врывались в сознание, словно шторм, наводнение, обвал. Ольга отпустила ручку двери. Руки дрожали, как осенние листья на ветру. Ноги подкосились, словно не принадлежали ей. Она медленно, словно сквозь туман, прислонилась к стене и постепенно, бесконечно медленно, опустилась на пол. Спина коснулась холодной стены, и в этот момент мир вокруг неё перестал существовать.
За тонкой перегородкой кухни голос Тамары Сергеевны продолжал звучать, но она уже не воспринимала слов. Только эхо. Только отголоски, врезавшиеся в сознание, словно клеймо:
Умер… Авария… Он мёртв…
Он. Её Игорь. Её любовь. Её первое пробуждение по утрам. Её последний поцелуй на ночь. Её смех, её руки, его голос, который будил её каждое утро. Её всё.