— Знаете, Людмила, — я медленно отложила вилку рядом с тарелкой. — Уже давно хотела с вами поговорить откровенно.
— Мария… — предостерегающе произнёс Михайло.
Но остановиться я уже не могла.
— Я понимаю, что вы глубоко любите своего сына, — продолжила я, не отводя взгляда от свекрови. — И я уважаю это чувство. Но то, как вы себя ведёте, не имеет ничего общего с любовью. Это стремление контролировать, подчинять. Это разрушает не только наш союз с Михайлом, но и ваши отношения с ним.
Людмила выпрямилась в кресле; на её лице застыло выражение уязвлённой гордости.
— Как ты смеешь? — прошипела она. — Всю свою жизнь я посвятила сыну! Я одна его растила, одна поставила на ноги! А ты…
— А я просто его люблю, — перебила я спокойно. — Не потому что он ваш сын или может что-то для меня сделать. Я люблю его за то, кто он есть на самом деле. И знаете, что самое печальное? Вы никогда не позволите ему раскрыться полностью. Потому что в ваших глазах он навсегда останется тем самым мальчиком, которого нужно опекать и направлять.
— Мария, прошу тебя… — Михайло выглядел растерянным и подавленным. — Давай прекратим…
— Нет, Михайло, — покачала я головой. — Три года молчания достаточно.
Я снова обратилась к Людмиле:
— Вы называли меня бесплодной яблоней? Что ж… быть может, вы правы: мне действительно тяжело забеременеть. Но знаете ли вы о другой форме бесплодия? Душевной пустоте. Когда человек неспособен породить ничего доброго: ни радости, ни тепла… Только обиды и разочарования. Когда всё его существование сводится к упрёкам и манипуляциям.
Лицо Людмилы побледнело; рука её невольно прижалась к груди.
— Как ты… как ты смеешь… — прошептала она еле слышно.
— Я имею право говорить это потому что люблю вашего сына по-настоящему, — ответила я твёрдо. — И хочу видеть его счастливым человеком. Не тем мужчиной, который мечется между матерью и женой в попытке угодить обеим и в итоге теряет себя самого.
Я повернулась к Михайлу: он покраснел от смущения… но в его взгляде мелькнуло что-то новое: смесь потрясения и страха… а может быть даже уважения?
— Михайло… — сказала я мягко. — Я люблю тебя всей душой. Но больше так жить не могу. Мне тяжело быть лишней в собственном браке. Ты должен сам понять: чего хочешь ты сам? Я дам тебе время подумать над этим.
Я поднялась из-за стола.
— Простите меня… Мне нужно немного побыть одной.
Я вышла из кухни и направилась в спальню; за спиной донёсся судорожный вдох Людмилы и её приглушённое: «Она сведёт меня в могилу…» А затем голос Михайла:
— Хватит уже… Просто хватит…
Я закрыла за собой дверь спальни и опустилась на край кровати. Руки дрожали так сильно, будто только что прошла буря; сердце стучало оглушительно громко внутри груди. Я не знала наверняка: правильно ли поступаю? Что будет дальше? Но впервые за последние три года почувствовала себя свободной от чужой власти над нашей жизнью.
Прошло около получаса прежде чем дверь тихонько приоткрылась: Михайло вошёл внутрь и сел рядом со мной на кровать.
— Мама ушла домой… Я вызвал ей такси…
Я молча кивнула взглядом вниз.
— Мария… прости меня…
Я повернулась к нему лицом:
— За что?
Он взял мою руку осторожно:
— За то… что позволял ей обращаться с тобой так несправедливо… За то что молчал вместо того чтобы защитить тебя… За своё малодушие…
Его глаза были красными – то ли от слёз невысказанных слов, то ли от внутреннего напряжения всего вечера.
— Знаешь… когда ты всё это произнесла вслух… Сначала мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда… А потом пришло осознание: ты права во всём до последнего слова… И теперь мне действительно нужно сделать выбор…