Лена аккуратно переложила обжаренный лук с морковью в кастрюлю с кипящим бульоном, тщательно закрыла крышку и повернулась к свекрови. Она оперлась бедром о столешницу, скрестив руки на груди. Её поза выражала настороженность, но не покорность.
— Что именно я разрушаю, Тамара Сергеевна? Тем, что готовлю ужин для вашего сына? Или тем, что не звоню вам с просьбами рассказать, как вы себя чувствуете?
— Ты разрушаешь традиции! — резко ответила свекровь. Она сделала шаг в кухню, и её взгляд жадно вцепился в каждую мелочь. — Когда ты в последний раз мыла полы? Пыль в углах, наверное, толщиной с палец. А плита? Вся покрыта жирными брызгами. Моя свекровь, Царствие ей Небесное, заставляла меня после каждой готовки драить плиту содой, чтобы она сверкала, словно глаза у кота! И если находила хоть маленькое пятнышко — получала скалкой по рукам. Вот это была настоящая школа жизни! А ты…
Она с отвращением провела пальцем по краю холодильника, но, к её удивлению, палец остался чистым. Это её нисколько не остановило.
— Всё это показуха. Живёте только для себя, а не для семьи. Эгоисты. Игорь! Почему ты молчишь, когда мать оскорбляют? Она намекает, что я лгу!
Игорь в гостиной нехотя приглушил звук телевизора. Его голос прозвучал глухо и утомлённо, словно человек, которого в сотый раз просят вынести мусор.
— Мам, перестань, пожалуйста. У нас всё нормально.
— Нормально? — Тамара Сергеевна резко развернулась, и Лена автоматически выпрямилась. — Для тебя это нормально? Когда жена перечит матери, а ты сидишь и в экран уставился? Она уже загнала тебя под каблук, а ты и рад! Тряпка!
Это последнее слово она выплюнула с такой яростью, что Игорь тут же сжал плечи и снова уставился в телевизор, демонстративно увеличив громкость до прежнего уровня. Для Лены это стало последним сигналом. Помощи не будет. Надежды нет. В этой войне она была одна.
Взгляд Тамары Сергеевны вновь остановился на кухне. Он зацепился за разделочную доску, где рядом с ножом лежала вторая, идеально очищенная и готовая к нарезке белая луковица. Гладкая, упругая, она словно насмехалась над её словами о плохой хозяйке. Свекровь подошла к столу, и её лицо исказилось отвращением. Она схватила луковицу своими сухими, крепкими пальцами и, не размахиваясь, с коротким, презрительным движением бросила её в пустую металлическую раковину. Луковица глухо ударилась о сталь, отскочила от стенки и остановилась на дне.
— Дрянь, а не хозяйка! — прошипела Тамара Сергеевна, смотря Лене прямо в глаза. — Моя свекровь меня за такое из дома выгнала бы.
Воцарилась короткая, но оглушительная пауза. Звуки выстрелов из телевизора в гостиной казались приглушёнными и отдалёнными. Единственным реальным шумом на кухне был тихий гул работающего холодильника. Тамара Сергеевна стояла прямо, с выражением победительницы на лице. Она сделала свой ход, бросила перчатку — точнее, луковицу — и теперь ждала реакции: слёз, оправданий, покорного согласия. Она рассчитывала, что Лена сейчас сломается и начнёт, как и она когда-то, драить раковину в поисках прощения.
Но Лена не сдвинулась с места. Она смотрела не на свекровь, а на одинокую белую луковицу, лежащую на дне металлической мойки. Этот овощ, предназначенный для семейного ужина, стал символом вторжения, точкой невозврата. Взгляд Лены медленно поднялся от раковины и встретился с глазами Тамары Сергеевны. В её взгляде не было ни страха, ни обиды. Лишь холодная, абсолютная пустота.