Часто они заказывали горячие пельмени в «Хинкалыче» на проспекте Революции. Богдан жил в двухкомнатной квартире, доставшейся ему от отца. Его мать, Светлана, обладала собственной однокомнатной квартирой на соседней улице, но ежедневно приходила к сыну — готовила, убирала, проверяла, всё ли в порядке.
— Мама переживает, что мы с Зоей вдвоём, — объяснял Богдан. — Хочет помочь. Она добрая, просто у неё характер такой — командирский.
Через полгода он предложил Ганне перебраться к нему. Та согласилась без раздумий: коммунальная квартира давно ей надоела, да и Богдан был тем самым человеком, с кем хотелось строить будущее. Первые месяцы были похожи на сказку. Зоя приняла Ганну спокойно: просила помочь с математикой и делилась историями о мальчиках из класса.
Но Светлана с самого начала начала диктовать свои условия.
— Почему суп у тебя такой кислый? Тебя мама не учила нормально готовить? Сыну нравится понасыщеннее — добавляй больше томатной пасты.
Ганна молча доставала банку из шкафа.
— И вообще мясо лучше брать на Центральном рынке, а не в «Пятёрочке». Там хоть видно, что покупаешь.
Светлана качала головой с видом знатока. Каждый день приносил новые наставления: как гладить рубашки Богдана, как складывать вещи в шкафу и какую посуду подавать гостям. Ганна старалась не принимать это близко к сердцу. Ей казалось: свекровь просто привыкла командовать и со временем станет мягче.
Через год они расписались скромно — без гостей и торжеств.
Светлана заявила: пышные свадьбы — пустая трата денег при их возрасте. Тогда Богдану исполнилось тридцать шесть лет, а Ганне — тридцать два.
— Главное — чтобы штамп стоял в паспорте, — произнесла свекровь назидательно, перелистывая свежее свидетельство о браке. — А квартира всё равно оформлена на Богдана. Тут всё ясно.
Тогда Ганна не придала этим словам значения: какая разница кому принадлежит жильё, если они теперь семья?
***
Шли годы. Зоя выросла и поступила в университет в Запорожье на факультет журналистики; поселилась в общежитии. По выходным навещала отчий дом: обнимала Ганну и благодарила за поддержку.
— Ты меня понимаешь лучше родной матери, — сказала она однажды восемнадцатилетней девушкой. — Спасибо тебе за всё.
Эти слова согревали душу; Ганна ощущала себя частью семьи и нужным человеком. Но Светлана не упускала возможности напомнить о реальном положении вещей:
— Не воображай себе лишнего! — шипела она вслед уезжающей Зое. — У неё мать одна была… А ты так… временная тётка!
С каждым годом свекровь становилась всё бесцеремоннее.
Её раздражало буквально всё: причёска Ганны, её одежда или манера разговаривать с соседями по подъезду. Она могла самовольно переставить мебель или выбросить то, что считала ненужным хламом.
Однажды Ганна обнаружила пропажу своей любимой керамической вазы. Оказалось: Светлана вынесла её на помойку под предлогом того, что та загромождает пространство.
— Это не твой дом! — повторяла она при каждом удобном случае. — Ты здесь временно! Не забывай об этом!
Богдан предпочитал молчать. Когда Ганна пыталась поговорить с ним откровенно, он лишь пожимал плечами:
— Мама уже немолодая… характер у неё портится… Потерпи ещё немного…
«Ещё немного» затянулось слишком надолго…
***
Всё переменилось после появления Александры – младшей сестры Богдана.
Александра работала менеджером по продажам в крупной компании в Запорожье; зарабатывала почти двести тысяч гривен ежемесячно и при каждом приезде подчёркивала это между строками разговоров.
Раз в месяц она наведывалась в Ивано-Франковск с дорогими подарками для матери и неизменно смотрела на Ганну с плохо скрытым презрением:
— Всё ещё сидишь там со своими книжками? – спросила она однажды за ужином лениво ковыряя вилкой шашлык из свинины.— Сколько тебе там платят? Пятьдесят тысяч?