А она всё ещё надеялась, что за его жестокостью скрывается страх. Что однажды он наберётся мужества и не станет прятаться от истины.
Михайло открыл рот, будто собирался что-то сказать, но Оксанка едва заметно качнула головой. Слова больше ничего не значили. Все эти годы она жила рядом с человеком, который не стремился к решению их общей беды, а лишь искал виновную. И неизменно указывал на неё.
Её взгляд упал на кольцо на безымянном пальце. Пятнадцать лет назад оно символизировало их любовь и готовность быть вместе перед лицом любых испытаний. Оксанка медленно провела пальцем по его гладкой поверхности. Когда же исчезло это чувство единства? В какой момент она перестала быть любимой женщиной и превратилась в удобную мишень для обвинений?
А может, он всегда был таким – просто она не хотела этого замечать? Закрывала глаза на его слабость, оправдывала его нерешительность, находила объяснения тому, почему он избегает обследования… А тем временем он приглядывался к запасному варианту.
Михайло переминался с ноги на ногу. Ему хотелось вернуть свои слова обратно – будто бы можно было вытолкнуть их из реальности назад в горло. Но зачем? Он ведь действительно подумывал об уходе… возможно, даже к Валерии – если бы между ними что-то началось… Это была не просто вспышка в пылу ссоры – он всерьёз представлял себе другую жизнь рядом с другой женщиной. С той, которая могла бы родить ребёнка. Боже мой… как же это отвратительно звучит…
Он смотрел на жену и видел: её лицо словно отражало поток воспоминаний и мыслей. Она будто заново прокручивала всю их совместную историю – и с каждой секундой её взгляд становился всё более отрешённым. А пальцы продолжали машинально вертеть кольцо.
В этой гнетущей тишине Михайлу стало по-настоящему страшно. Не только из-за сказанного – хотя и это тоже имело значение – а из-за её молчания. В нём звучала окончательность, как будто захлопнулась дверь без возможности открыть её вновь.
Громкое тиканье настенных часов било по ушам. Из крана капала вода — кап-кап-кап… Они стояли посреди застывшей кухни: он — осознавший масштаб разрушения собственных слов; она — медленно снимающая кольцо со своего пальца.
– Знаешь… – Голос Оксанки прозвучал неожиданно ровно и спокойно, – Я ведь правда верила: мы справимся вместе. Что ты перестанешь искать виноватых и начнёшь искать выход вместе со мной… А ты всё это время просто готовил себе путь к отступлению.
Она положила кольцо на столешницу — металл глухо стукнулся о пластик.
– Оксанка… – начал он было, но она снова покачала головой:
– Не надо ничего говорить. Всё уже сказано. Ты ведь впервые за столько лет сказал правду — ты действительно подыскивал мне замену… Ну что ж… – Она провела пальцем по пустому месту на руке там, где недавно было кольцо, – Я облегчу тебе задачу: теперь ты свободен.
Михайло вздрогнул так резко, словно получил удар:
– Подожди! Я не это хотел сказать! Я просто…
– Нет, именно это ты имел в виду, – перебила она спокойно и твёрдо. – Годами ты обвинял меня во всём подряд… Даже провериться отказался — тебе проще было винить меня во всех бедах… А параллельно строил планы с другой женщиной… И знаешь что самое ужасное? – Она впервые за долгое время посмотрела ему прямо в глаза: – Не то даже страшно, что ты увлёкся кем-то другим… А то, что использовал нашу общую боль как оружие против меня.
Она оглядела кухню взглядом человека, прощающегося навсегда: стены впитали слишком много слёз и несбывшихся ожиданий; чашки в шкафу; календарь с пометками красным — дни радости вперемешку с днями боли…
– Я думала… – теперь её голос звучал почти шёпотом — словно говорила сама себе: – …что любовь сильнее страха… Что если любишь кого-то по-настоящему — найдёшь силы принять любую правду… А ты оказался обычным трусом, Михайло… И самое печальное — даже не пытался этим страхом управлять…
Развод растянулся почти на полгода. Сначала Михайло пытался всё исправить: дежурил у подъезда её нового дома; слал сообщения с извинениями; предлагал вместе сходить к врачу… Но Оксанка уже ничему не верила. Как можно доверять человеку после стольких лет боли — особенно если меняться он решил только тогда, когда понял: теряет последнее?