По ночам я не могла сомкнуть глаз — мысли не давали покоя.
Я вспоминала, как мы с Мироном прожили вместе четыре года, и за всё это время он ни разу по-настоящему не поинтересовался, как мне живётся, что я чувствую или чего хочу. Он просто был уверен, что всё знает сам.
Считал, будто я приношу в дом копейки и ничем не способствую. А когда правда открылась, решил, что достаточно будет просто извиниться.
Мирон сам пришёл к Ганне. Позвонил в домофон:
— Оксанка, выйди, пожалуйста. Нам нужно поговорить.
Я спустилась вниз. Мы стояли у подъезда; он переминался с ноги на ногу:
— Оксанка, прости меня. Я вел себя как последний идиот.
— Да.
— Я даже не представлял… что ты так старалась. Думал — тебе всё равно.
— Мне было не всё равно. Я тебя любила. И хотела быть рядом и поддержать.
— Любила? — Он поднял глаза на меня. — Уже в прошедшем времени?
Я помолчала немного:
— Не знаю, Мирон. Ты выставил меня из дома без разбирательств. Назвал обузой. А твоя мать хлопала тебе в ладоши от одобрения… Теперь я даже не уверена, хочу ли возвращаться обратно.
— Оксанка, дай мне шанс всё исправить.
— Ты уже говорил это раньше. После каждой нашей ссоры.
Мы замолчали. Где-то поблизости залаяла собака; ветер трепал мои волосы. Мирон опустил взгляд к земле.
— Что мне сделать, чтобы ты вернулась?
— Не знаю… Может быть — ничего уже нельзя сделать. Может быть — слишком поздно.
Он кивнул молча, повернулся и пошёл к машине. Я смотрела ему вслед и ощущала внутри пустоту.
Прошла ещё неделя — снова приехала Ярина. На этот раз Ганна впустила её в квартиру без возражений. Свекровь сидела на кухне и теребила платок в руках:
— Оксанка… я виновата перед тобой. Это я подговаривала Мирона против тебя… Говорила ему: мол, ты мало зарабатываешь и не тянешь семью… Мне казалось тогда: сыну нужна жена с хорошим доходом…
— И что теперь изменилось?
— Поняла наконец: деньги — это далеко не главное… Главное то, что ты его любила… старалась ради него… А я только мешала вам…
Я поставила перед ней чашку чая:
— Ярина… вы хотите моего возвращения?
— Да… Мирон совсем потерянный стал… Работу бросил… Сидит дома один-одинёшенек…
— Вы хотите этого потому что считаете моё место рядом с ним? Или потому что теперь знаете: я вовсе не нахлебница?
Она посмотрела на меня пристально:
— Наверное… и то и другое… Прости меня за всё глупое…
Через месяц я вернулась домой. Не потому что Мирон умолял или свекровь просила — просто поняла: хочу попробовать снова… но уже по-другому.
Когда открыла дверь своим ключом — он сидел на кухне; увидев меня, вскочил:
— Оксанка…
— Мирон… Я вернулась домой. Но теперь у нас будут другие правила жизни вместе: ты больше не будешь решать за меня сколько мне зарабатывать; а твоя мама перестанет каждую неделю приходить проверять какая из меня хозяйка или жена — договорились?
Он кивнул серьёзно:
— Договорились…
— И ещё одно: все свои накопления я потратила на твой кредит… Теперь будем копить вместе — на машину и вообще на всё остальное тоже пополам: деньги и обязанности делим поровну.
Он согласился без возражений:
— Хорошо…
Прошло полгода с тех пор как мы снова стали жить под одной крышей. Мирон ушёл с подработки — теперь трудится только в одном месте; получает немного меньше прежнего, зато высыпается наконец-то нормально каждый день. Я продолжаю работать в библиотеке и вечерами редактирую тексты дома для дополнительного дохода.
Ярина наведывается всего раз в месяц: больше она не даёт советов о жизни и не сравнивает меня с другими жёнами своих сыновей; просто приходит попить чаю да поговорить по душам…