Мария вспомнила, как совсем недавно Богдан, словно между делом, произнёс:
— Думаю, уже можно отдать кроватку Анастасии. Ей нужнее. А наша уже подросла — пусть спит с нами.
Тогда она лишь крепко сжала зубы и молча кивнула. А утром пересчитывала синяки на рёбрах и пыталась скрыть усталость под глазами.
Это было не просто накоплением раздражения — оно давно перешло через край.
— Знаете, — наконец заговорила Мария, — вы тут красиво рассуждаете о «семье», о «вместе». А я ощущаю себя чужой. Как будто вы — это вы с Анастасией, а я просто случайно рядом.
Свекровь прищурилась.
— Что ты такое говоришь, Мария? Ты жена моего сына. Ты часть семьи. Просто ты сильная… А Анастасия — ранимая, ей труднее.
— Поэтому она претендует на наши деньги, нашу кроватку и моё время?
Богдан хотел было вмешаться, но Мария уже не могла остановиться.
— Я в декрете. Это не отпуск и не отдых. Я ночами не сомкну глаз, у меня болит спина каждый день. И теперь я ещё должна тащить всех вас на себе?
— Не «всех», Мария… — начал Богдан.
Но она его перебила:
— Всех! Анастасия нигде не работает. Живёт за счёт твоей мамы и тебя в первую очередь. И теперь вы хотите повесить её ещё и на меня? Ты не способен сказать «нет» своей матери и сестре? Хорошо. Но я могу. Всё! Хватит! Я никуда не поеду! Останусь с дочкой дома! Сами разбирайтесь со своими трудностями!
В комнате воцарилась тишина. Только Анастасия нервно постукивала ногтем по фарфоровой чашке.
— Но… — попыталась вставить свекровь.
— Никаких «но»! Это мой декретный отпуск! Это мой ребёнок! И если вы решили, что я обязана жертвовать собой ради вас всех — вы ошиблись адресом!
Она поднялась с достоинством и вышла из комнаты. Внутри всё бурлило от ярости, но вместе с гневом пришло странное облегчение: наконец-то она сказала вслух то, что годами копилось внутри неё.
Из спальни донёсся тихий плач малышки. Мария подошла к ней, взяла на руки и прижала к груди. Маленькая ладошка обхватила её палец — это прикосновение напоминало о самом главном.
В тот вечер никто больше не осмелился подойти к ней с очередной просьбой или упрёком. И это было прекрасно.
Но никто так и не извинился перед ней. Всем своим молчанием родные давали понять: разговор ещё впереди. Богдан сказал только одно — что они обязательно всё обсудят позже, когда Мария «перестанет упираться и остынет».
Но она вовсе не кипела внутри: злость давно улеглась до холодного спокойствия. Она просто больше не хотела жить рядом с мужчиной, который заменяет её мнение семейным собранием голосов.
Поэтому после очередного «давай поговорим ещё раз» она просто начала собирать вещи — спокойно и без лишних слов настолько тихо, что он даже сразу ничего не понял.
— Мы уезжаем, Богдан… — сказала она спокойно у порога с коляской в руках.
Муж выглянул из ванной побледневшим лицом:
— Куда?!
— Туда… где моё мнение имеет значение.