Богдан — именно так звали его все, кто хоть изредка наведывался в это забытое всеми место, — с усилием вонзил лопату в тяжёлую, влажную землю. Очередной день, ничем не отличающийся от сотен предыдущих. Уже два десятилетия он трудился здесь, на старом сельском кладбище, с тех самых пор, как шумный и беспощадный город вытолкнул его на обочину жизни.
Среди могил и деревянных крестов царила глубокая тишина. Здесь не было фальши. Богдан нередко ворчал о нынешнем времени — о детях, погружённых в экраны телефонов, о людях, утративших способность искренне чувствовать и скорбеть. Но говорил он это без злобы — скорее с усталой покорностью: мир идёт вперёд, а он остался позади. Он давно привык к одиночеству, к запаху сырой земли и к изнуряющему труду, после которого ломило всё тело — но душа оставалась спокойной.
– Дедушка Богдан! – раздался звонкий голосок, словно колокольчик пробежал по воздуху.
По ухабистой тропинке легко и весело бежала девочка лет восьми — худенькая фигурка с острыми плечами в выцветшем ситцевом платьице и поношенных сандалиях. София. Его частая гостья, почти как родная душа. Она стала неотъемлемой частью этого места — такой же естественной здесь, как старые кресты или молчаливые вороны на берёзовых ветках.
– Опять ты тут у меня, пташка моя? – прогудел Богдан и прислонил лопату к насыпи. Отряхнул руки о штанины и полез в свою видавшую виды сумку. – Наверное ж голодная?
Он протянул ей бутерброд в обёртке из старой газеты. Девочка приняла его обеими руками бережно и сразу начала есть с жадным нетерпением и неподдельной радостью. Щёки её быстро двигались от жевания — Богдан невольно улыбнулся.
– Только не спеши так сильно… подавиться можешь ведь, – мягко пожурил он её; в голосе звучала лишь забота. Он знал условия её жизни — знал слишком многое.
Когда бутерброд исчез без следа, София подняла на него свои большие глаза — серьёзные не по возрасту.
– Дедушка Богдан… можно я сегодня у вас останусь? – прошептала она несмело и начала теребить край платья. – Мама… опять собралась замуж…
Богдан всё понял без лишних слов. «Замуж» для них означало пьянку до утра: громкие голоса мужчин, тревожные взгляды чужаков… И ещё те синяки на руках девочки пару месяцев назад… Тогда он дошёл до их дома сам: распахнул дверь настежь — одного его вида хватило всем присутствующим замолчать. Но он знал: это ненадолго.
– Конечно можно… пойдём уже потихоньку — скоро стемнеет… – сказал он тихо и тяжело вздохнул.
На следующий день Богдан снова копал могилу — теперь для молодой женщины. Утонула за городом в дорогой машине. Родственники приехали чужие какие-то: холодные лица; видно было сразу — больше думали о наследстве да бумагах нотариуса, чем о самой покойнице.
Он продолжал работать молча и размышлял о том же самом: несправедливость мира всегда рядом… Деньги были у неё? Были! Молодость? Была! Красота? Несомненно! А вот у гроба никто по-настоящему не плачет… Всё вокруг будто бы живёт только суетой да корыстью…
София сидела неподалёку на лавочке; ножки болтались над землёй туда-сюда легко и ритмично. Она уже стала частью этого места так же органично, как тени от деревьев или шелест травы между могильными плитами.
– Дедушка… а кто умер? – спросила она негромко.
– Женщина одна… молодая ещё была… – ответил он спокойно, даже не оборачиваясь к ней лицом.